Letter dated March 18, 2012 (in russian)
Я был первым из нашей группы, кто оставил Советский Союз. Это был сентябрь 1971 года. Москва того времени создавала ощущение пустоты и безнадежности. Не видно было новых имен на горизонте. Часть авангардистов стали дипартистами, другие зарабатывали книжной графикой. Я принадлежал ко второй категории. Из тех, кто работал в полиграфии, вышло второе поколение авангарда. Дипартисты поставляли иностранцам русскую экзотику.
Все были довольны. Все хорошо зарабатывали на хлеб с маслом, почти у всех были добротные мастерские. Издательские заказы приносили хорошие доходы в рублях, иностранцы вносили свою лепту в валюте. Времена бедности остались далеко позади.
Из художников, имевших свой рынок еще в начале шестидесятых, был единственный, на кого фактор торговли не повлиял. Это был Владимир Яковлев. Его работы занимали особое место среди любителей нового искусства: московская интеллигенция, молодые ученые, профессора, врачи, музыканты, известные писатели и студенты – всех можно было найти среди тех, кто покупал его гуаши. Это было забавно – он имел две сберкнижки, одна лежала у него дома под контролем, а другая хранилась у меня и никто не знал о ее существовании. Эта тайная касса давала Володе Яковлеву полную денежную свободу. Впрочем, в пьяных загулах Яковлев все равно участия никогда не принимал. У него мир начинался и кончался в искусстве. Именно поэтому волна отъездов среди художников совсем не затронула Яковлева, и только когда бремя существования в закрытой лечебнице становилось невыносимым – он говорил: «Вот приедет Миша Гробман и увезет меня отсюда». Увезти его в Израиль мне не удалось.
Послесталинский период принес также активное общение между людьми, как бы компенсируя годы страха и молчания. И в первых рядах этой неожиданной, хотя и половинчатой, убогой и лживой свободы стояли художники и поэты. Большинство из них, разумеется, не сумели оторваться от своего зомбированного социума, но участники Второго русского авангарда зачастую не только догоняли своих западных друзей, но и предлагали новые художественные пути, неизвестные в Европе. Да и в гораздо поздние времена, когда я выставлял яковлевские работы на различных международных форумах, художник неизменно вызывал восторг специалистов.
Наша группа того времени называла себя общим названием «московские левые». При полной непохожести мы тем не менее представляли некий конгломерат. Такими нас видели и власти предержащие.
Социальной же принадлежности мы были самой разной. Мы с Яковлевым из семей инженеров, Зверев и Кабаков – из простонародья, отец Эдик Штейнберга – поэт-переводчик и зэк, отец Смирнова – декан института Сурикова и так далее – полный спектр советского общества.
Покинув Москву, я был уверен, что меня сразу признают в Израиле. Трудно сказать, чего тут было больше – наивности или глупости. Но это так и произошло. Не успел я приехать, как сразу же получил персональную выставку в Тель-Авивском художественном музее – а это было место, где художники выставляются к концу своей жизни, а не в начале. Я сразу же стал читать лекции о своих московских друзьях и в дальнейшем активно выставлял и пропагандировал московский авангард. Я сразу вошел в местные художественные круги и познакомился со всеми значительными фигурами художественного Израиля.
Все эти годы оторванный от своего круга, я интенсивно работал, выставлялся и публиковался в Израиле и за рубежом, основал группу «Левиафан», познакомился со многими западными художественными фигурами, в том числе с Йозефом Бойсом, Гюнтером Юкером и другими. Жизнь была прекрасна.
Мои бывшие друзья-авангардисты сперва просили меня прислать им вызов в Израиль, но потом, получив поддержку западной публики, стали ориентироваться на модные христианские ценности. Еврейское происхождение многих из этих художников не помешало им играть в православные игры.
На новом месте я не только не поменял свои московские поиски на что-то принятое в Европе, но и продолжал развивать уже найденные идеи – в новых формах. Живопись была дополнена инсталляциями, перформансами и шествиями. Появились и новые актуальные темы. Неоднократно я спрашивал себя, а что бы делал в Москве, если бы остался? Но ответа не нашел. Впрочем, сегодня я признан в Израиле одним из ведущих художников-концептуалистов того времени. И меня вполне вполне устраивает быть гражданином двух культур одновременно.
Что касается моих московских братьев – еще не пришла пора говорить о них и об их работах вслух. Это требует отдельного анализа. Что-то мной проговорено в моей статье о Втором русском авангарде http://zerkalo-litart.com/?p=1269
Имеющий уши да услышит. Но я люблю московское искусство. Там я родился и там я умру. То же самое можно сказать о моих стихах. Я счастлив, что принадлежу к русском еврейству – нет более прекрасного, чем эти люди. Для меня – русские евреи, это одно из самых блистательных созданий Господа Бога.
Сейчас наступило такое время, когда мы можем выставляться в России, а совсем недавно это звучало фантастически. В декабре у меня будет большая выставка в Музее современного искусства, в зале на Ермолаевском (куратор – доктор искусствоведения Лёля Кантор-Казовская). Собственно говоря, это будут четыре одновременно экспонируемые выставки, показывающие разные периоды моей работы.
Уже десять лет мы с Ирой Врубель-Голубкиной издаем журнал «Зеркало», и это издание многими признано в России и на Западе лучшим журналом на русском языке, посвященном всему новому в русской литературе и искусстве.
Я хотел бы, чтобы молодое поколение знало мои стихи, статьи и картины, тем более, что одним из важнейших моментов моих работ является гражданская позиция, и я не могу от нее уйти даже за самые сладкие пряники политкорректности.
Тема России – моя важная тема – но я никогда не страдал чувством ностальгии. Ностальгия – это для пингвинов, которые могут размножаться только на льду. И то я, впрочем, в этом не уверен. Вообще нет времени на глупости – жизнь постепенно кончается, а еще столько не пережитых прекрасных мгновений ждет нас на этой Земле.
Я оглядываюсь вокруг – сколько спутников унесено навсегда. Но время приносит новых друзей, новую борьбу и новые переживания.
18 марта 2012 г.
Тель-Авив